Гастроли Хайнца Унгера

Состоялись два выступления молодого германского дирижера Хайнца Унгера. Это уже третий иностранный гость, появляющийся на нашей концертной эстраде в качестве руководителя оркестра.
Вполне естественно возникает поэтому сопоставление Унгера с его предшественниками.

Если трудно однако говорить о нем в связи со столь запечатлевшимися концертами Клемперера, то вполне допустима аналогия Унгера с таким солидным дирижером, как Абендрот. Хотя Унгер и значительно моложе его, но он обладает уже довольно основательной дирижерской техникой, которая является надежным орудием его настоящего артистического темперамента.

Унгер — музыкально очень одаренный человек. Прочно укоренившаяся и широко развившаяся в Германии культура дирижерского дела быстро помогла ему стать на ноги. Правда, Унгер еще не представляет собою яркой, определенно установившейся музыкальной индивидуальности, но для нас он интересен, как продукт высоко развитой музыкальной среды, способной к прекрасной отшлифовке алмазов средней величины, в то время как наши самородки за отсутствием настоящей школы дирижерского мастерства вынуждены долгим опытным путем открывать давно открытые америки, подвергаясь влиянию ряда неблагоприятных случайностей.

Унгер выступил пока с двумя программами — классической и русской. Первая из них была посвящена Моцарту и Бетховену и отличалась непомерной перегруженностью материала.
Наибольшую художественную ценность представило исполнение производений Бетховена: Большой В-dur‘ной квартетной фуги (op. 133), переложенной для стр. орк. Ф. Вейнгартнером, и 5-ой симфонии. Последняя проведена была Унгером на память и предстала пред слушателями в отчетливых, отлично отчеканенных формах, что доступно лишь дирижерам крупного калибра.

Что касается Моцарта, то непосредственное сопоставление таких двух больших по об'ему, но далеко не равноценных произведений, как D-dur‘ная серенада № 7 и концерт для скрипки и альта с сопров. оркестра, — чрезвычайно утомило аудиторию и ослабило ее впечатлительность в следующем (бетховенском) отделении вечера.

Такая нерасчетливость составителя программы об‘ясняется, конечно, вполне естественной у немецкого музыканта преувеличенностью огульного пиэтета пред Моцартом. На наш же слух многое из исполненной музыки утратило уже навсегда свою свежесть, а такая музыка, какая встречается в andante концерта, явно граничит с цыганским сердцещипательным романсом и вызывает лишь улыбку.

Нужно признать, что слабый тон обоих солистов и в частности нечистая интонация альта мало содействовали успеху моцартовского концерта.

Отличные квартетисты, И. Лукашевский и А. Рывкин не представляют интереса в качестве виртуозов большой концертной эстрады.

Центр тяжести второго вечера под упр. Унгера сосредоточился на впервые исполненном у нас 3-й форт. концерте Прокофьева. Появление этого произведения составляет событие музыкального сезона и мы должны быть очень признательны Унгеру за проявленную им инициативу (напомним, что другое неизвестное нам произведение Прокофьева — скрип. концерт — было исполнено по почину иностранного же виртуоза Ж. Сигети).

Прокофьев представляет собою сейчас уже вполне сложившуюся и достигшую художественной зрелости крупную и чрезвычайно своеобразную творческую индивидуальность, поражающую необычайным здоровьем своих эмоций.

Огромное, я бы сказал, гениальное дарование Прокофьева имеет свою яркую, ему лишь одному свойственную физиономию. Это сказывается не только в манере его письма, всегда импульсивной, динамичной, четко ритмованной и остро гармонизованной, — но в самом характере всего звукосозерцания Прокофьева, лаконичного, классически ясного, контрастного, часто гротескного. В Прокофьеве таится какая-то огромная непочатая почвенная стихия. В нем — изобилие первобытной силы чрезвычайной мощи и своеобразной дикой свежей прелести. Прокофьев, как дикарь, прямолинеен, изумительно непосредствен, иногда неуклюж, угловат, даже примитивен, но он всегда богатырски силен и чертовски здоров. В нем нет и признаков вырождения, характер которого так часто носят продукты новейшей музыки.

Прокофьев прежде всего с головы до ног — огромный музыкант, кажется, даже и не сознающий, вполне всей необ’ятности своей композиторской мощи. И так как Прокофьев — весь от музыки, то вполне естественно, что он тяготеет к мелосу, этому неиссякаемому источнику живого музыкального искусства. Ему нет надобности вуалировать недостаток музыкального воображения техническими кунстштюками. Его творческая фантазия так велика, что он не нуждается в четвертитонной системе и вполне уживается с диатоникой, находя все новые мелодические изгибы и гармонические комбинации.

Эта характеристика Прокофьева вполне подтверждается только что слышанным нами 3-м форт. концертом, прекрасно исполненном Н. Позняковской. Артистка проявила отличную виртуозную технику, чрезвычайную четкость и ясность игры, великолепную педализацию и, главное, очень крепкую ритмику, которая так нужна у Прокофьева.

Аккомпанемент стоял далеко не на такой высоте. У Унгера, видимо, отсутствует надлежащий опыт в ведении оркестрового сопровождения. Позняковская очень часто должна была чувствовать себя стесненной систематическим затягиванием ритма со стороны дирижера (кстати сказать, инструментован концерт очень неровно: наряду с интересными тембровыми сочетаниями часто попадаются тусклые места).

Остается сказать несколько слов о 3-й симфонии Скрябина, проведенной Унгером без энтузиазма, который здесь так необходим, без охвата всей концепции произведения, без яркой характеристичности.

К тому же давали себя чувствовать частые срывы у отдельных оркестрантов, недостаточно сплоченных единой волей дирижера.

В заключении концерта было исполнено раннее произведение Стравинского „Фейерверк“. Эта небольшая пьеса представляет собою удачную звукопись скерцозного характера. Жаль, что эта композиция так редко исполняется.

Исламей