Филармония

Симфонические среды, — вероятно, ввиду праздников, — сменились воскресниками. В последнем из них В. В. Бердяев выступил с 5-й симфонией Чайковского и Симфонической мистерией Пащенко (исполнявшейся прошлой весной под управлением В. А. Дранишникова).

Более удалась дирижеру симфония Чайковского, проведенная в общем с под’емом и без существенных уклонений от установившихся темпов. Упрекнуть В. Бердяева можно лишь за излишнюю подчеркнутость маршеобразных ритмов.

Мистерия Пащенко прозвучала менее уверенно, хотя в целом и стройно. План этого чрезвычайно сложного произведения, видимо, еще не проработан в деталях. Оживляющая сочинение контрастность в динамике и ритмике не была достаточно подчеркнута, благодаря чему выявились нежелательные длинноты, ослабившие грандиозную концепцию мистерии.

В промежутке между Чайковским и Пащенко выступил В. Максимов с декламацией трех стихотворений в прозе Тургенева (под музыку Аренского) и стихотворения Касаткина-Ростовского (под музыку популярной „Элегии“ Чайковского). Если при всей условности мелодекламации композиция Аренского, как написанная на определенный текст, все же удовлетворяет художественным требованиям, то подстегивание стихотворной подкладки под „Элегию" Чайковского едва ли можно признать экспериментом, допустимым к демонстрированию в симфоническом концерте.

Слушатели однако оказались не столь строги к устроителям концерта и встретили сольное выступление дружными аплодисментами, оценив достоинства музыкальной декламации В. Максимова.

Следующий воскресник был посвящен Римскому-Корсакову и Стравинскому. Дирижировал В. А. Дранишников, все более укрепляющийся в Филармонии. Основная программа вечера („Ночь на торе Триглаве“ и „Петрушка“) отличалась редкой содержательностью. К сожалению, в середину концерта вклинился вокальный дивертисмент при участии М. А. Елизаровой (заменившей внезапно заболевшую Е. А. Степанову) и С. И. Мигая. Оба артиста имели вполне заслуженный успех, но несомненно, что репертуар, с которым они выступили (Григ, Рахманинов), нарушил цельность вечера. Если ария Марфы из „Царской Невесты“ и песнь веденецкого гостя из „Садко“ все же могли быть формально связаны с программой симф. собрания, то бесчисленные бисы, рассчитанные на дешевый эффект, внесли диссонирующую ноту какого-то старомодного гала-концерта. Это особенно относится к С. И. Мигаю, певцу с исключительными голосовыми данными, но, по-видимому, не отдающему себе отчета в неуместности столь откровенного культивирования банальной салонной сентиментальщины.

Оркестровая часть программы, — в глазах большинства посетителей являвшаяся, по-видимому, досадным обрамлением вечера, — на самом деле представляла выдающийся художественный интерес идейным сопоставлением двух родственных между собою музыкальных художников.

Римский-Корсаков и Стравинский — какая поучительная трансформация одного и того же по существу стиля! Ведь Стравинский целиком коренится в творчестве Корсакова. Он в полном смысле является его законным духовным сыном.
Да, законным, но блудным сыном. В той же мере, как пасынки Бородина и Мусоргского— французские импрессионисты Дебюсси, Равель и др. Недаром Стравинский почувствовал такое тяготение к музыкальной Франции и обрел там второе отечество, отплатившее ему за ренегатство шумным и прочным признанием его исключительного таланта.

Можно ли в самом деле сомневаться в необычайной одаренности Стравинского, можно ли отрицать его редкий инструментаторский дар, поразительную смелость его художественной мысли?

Все это так. Но вместе с тем, каким чисто упадочным скепсисом отравлено его лучшее произведение „Петрушка“, кажущееся иным столь здоровым по существу.

<…>
Как „Петрушка", так и „Ночь на горе Триглаве“ (из оперы „Млада“) были проведены

В. А. Дранишниковым с отличной отделкой деталей. Общая линия исполнения выпукла, ярка и свидетельствует о подлинном артистизме дирижера.
В заключении не могу не отметить установившихся в Филармонии хронических запаздываний с началом концертов. Концерт под упр. В. Бердяева начался в 9^1/2 ч., т. е. с опозданием ровно на час. Утомленная томительным ожиданием публика, естественно, не могла сохранять того невозмутимого спокойствия, которого так властно и нетерпеливо требовал дирижер, появившись на эстраде. В результате между публикой и дирижером произошли словесные экспликации, едва не закончившиеся настоящим скандалом.

На будущее время администрации Филармонии следовало бы предотвратить повторение подобных нежелательных инцидентов.

Исламей