В. Горовиц

Никто, кажется, из выступавших у нас за последние годы пианистов не возбуждал столько споров вокруг своего имени, не пользовался у нас таким исключительным успехом, не вызывал столько нападок на себя, как Горовиц. Нельзя не признать, что и поклонники и „не признающие“ имеют достаточно оснований и для восторгов и для негодования. Мы не знаем музыканта, которому были одновременно доступны такие высоты истинного вдохновения и который бы умел спускаться до такой ступени вульгарности! Не знаем в ком сочеталась бы исключительная прозорливость, о которой иногда хочется сказать — гениальная, и обыкновенная посредственность!

Горовиц — весь построен на контрастах, весь соткан из противоречий. Он — дитя нашей современности. Скажем определительнее: он — дитя современного города, со всей лоскутностью его противоречий, с его динамикой и красочностью, с его смешением остатков отживающего прошлого, махровых цветов НЭП’а и нарождающегося нового, молодого, здорового быта. Нужно, к счастью, отметить: самое сильное, самое ценное и существенное в Горовице — это влияние нового, молодого, здорового. Его вихревый темперамент, пламенная страстность, его покоряющая воля, железный ритм — на всем этом — отсветы последнего 8-милетия, на всем этом — печать нашей революции.

Эта сторона его натуры, темпераментность, мощь и сила, наконец, изумительное техническое совершенство заставляют забыть, простить и его бесцветную, вялую лирику, не искреннюю, не живую и поэтому слишком часто надуманную и манерную, и прорывы в скверную банальщину, салонность и безвкусицу. Он может на редкость неинтересно и невыразительно сыграть 5 песен Шуберта-Листа и одной последней фразой в „Лесном царе“ заставить весь зал притихнуть и вздрогнуть! Его вариации на „Кармен“ сплошная музыкальная безвкусица! — но и в них блестки талантливости, замечательнейшие находки (достаточно вспомнить проведение в главной теме из „Кармен“).

Примеры этого сожительства талантливости и безвкусия на каждом шагу. Во II вечере (на симфоническом) 1 и 2-я части Шопеновского концерта, сыгранные бледно, окупились изумительно сыгранной 3 частью этого же концерта, а исполнение концерта Чайковского, несмотря на множество неудачных деталей — оставило незабываемое впечатление! Горовиц хорош там, где он идет от подлинного чувства, но в нем нет еще подлинной культуры музыканта, нет осознания того, что он делает и потому, там где чувства нет, где вступает в свои права разум и знание — там у него пустота и надуманность. А нам сейчас также мало и одной культуры, не согретой огнем подлинной страсти, как мало и одного голого темперамента и талантливости, не заключенных в оправу большой культуры и знания. Горовиц — еще очень молод; ему еще очень много нужно работать над собой, если он не хочет остаться одареннейшим, но в конечном счете — узкоограниченным пианистом.

М. Г—г

* * *
Горовиц — пианист высшей квалификации: всевозможные ресурсы фортепьянной техники в его полном подчинении. Благодаря этому устранена самая возможность случайностей в отношении соразмерения звучности. В процессе исполнения нет места каким-либо техническим преодолениям. Труднейшие пассажи октавами проносятся, подобно ветру, по клавиатуре. Неиссякаемо, неослабно звенят длительные трели.

Однако, в отчетном концерте исполнение было неровным, колеблясь между моментами исключительного подъема, иногда неожиданных нарастаний звучности, (напр, в „Баркароле“ Шопена) глубокой, почти гениальной, проникновенности и между почти ординарной, правда, неизменно виртуозно ослепительной передачей. Временами, подчеркивая эту свою виртуозную свободу, Горовиц брал чрезмерно скорые темпы (Шопен — скерцо h, этюды: f, h) — отчего страдал фигурационный рисунок — доходили только мелос и гармония. Вообще говоря, в данном концерте, Шопен должен быть признан наименее удачным. Зато исключительно просто и захватывающе был передан Шуберт в транскрипциях.

В этот свой приезд Горовиц показал, что он окреп и артистически „возмужал“ — и в смысле толкования исполняемого и в отношении физической силы звучания.

Несомненно, что в самом близком будущем Горовиц разольется в пианиста первой величины и мировой известности.

Для второго своего выступления Горовиц избрал концерты Шопена (f moll) и Чайковского (в [b] moll). Первый из них еще раз подчеркнул, что Шопен не является его истинной сферой. За исключением отдельных, измерительных по напоенности звучания, мест — концерт прозвучал неуверенно и тускловато чему способствовала неинтересная инструментовка аккомпанемента. Зато исполнение другого концерта (Чайковского) назвать иначе, как гениальным нельзя.

Все, начиная от „восклицательных“ фраз вступления и до последней ноты финала — поражало предельным совершенством технического мастерства, темпераментностью и силой творческого размаха. Точно так же совершенна, выше всякой оценки передача прелюда Рахманинова.

Остальную часть концерта составляли „Прелюды“ Листа, „Фаэтон“ Сен-Санса и „Ромео и Джульетта“ Чайковского. Великолепный оркестр Ак. Театра Оперы и Балета, под управлением талантливого В. А. Дранишникова прекрасно выполнил программу. Особенно впечатляющей была передача „Ромео и Джульетты“, где Дранишников проявил большую чуткость к намерениям автора, отступив от некоторых общепринятых условностей исполнения этой пьесы, в темпах и деталях.

Б. Валерьянов