Вторая симфония Щербачева

(Филармония).

Гнетущий, беспросветный мрак, отчаянье, трагедия вечных мук, страданий, пыток, нечеловеческие вопли, крики, ужасы жизни, властные жесты цепкой смерти. Мысль автора симфонии прикована все время к этим образам и картинам, вызванным, несомненно, и призраками дантовского «Ада», и скорбным, жестоким творчеством Блока, у которого Щербачев берет даже, — для вокальных моментов своего произведения, — и подлинные слова. О «непробудном, мертвом сне», о «подземном, страшном мире», о страшных вопросах, на которые нет ответов, и т. д.

Отсюда и весь характер симфонии — громадного произведения, разделенного на пять частей и требующего для исполнения, кроме большого, сложного оркестра, еще и хора, и отдельных певцов.

Написана симфония 3—4 года назад, ясна в ней колоссальная техническая работа. И все же так велика ее драматическая сила, таким стихийным вихрем направлена она в одну сторону, так «изложена», так настойчиво трепещет в творчестве одна основная мысль, одна «романтика скорби», что большое симфоническое произведение, исполняющееся в течение всего вечера, производит впечатление какой-то странной импровизации. Или, по крайней мере, имеет в себе, несомненно, элементы импровизации.

Пути автора и композитора в данном случае неоднородны. У Блока только его замечательное слово. Щербачева связывает с слушателем еще такое мощное орудие, как оркестр. Блок может только говорить о смерти. Щербачев может показать ее в погребальном шествии, колокольном звоне, и т. д. И перед автором симфонии еще дантовские призраки. Оттого расхождение между поэзией и музыкой здесь неизбежно. Музыка элементарней показывает все, — и симфония, к тому же, склонна к преувеличениям, — музыка делает все грубее, материальней. И, несмотря на близость Щербачева к Блоку несмотря на то, что он необыкновенно чутко берет Блока, все-таки симфония — не может быть иллюстрацией этого глубокого, замечательного поэта.

Но общий характер от первоисточника она все-таки заимствует правильно. И сама по себе представляет музыкальное произведение значительное, ценное — и своей глубиной, и художественной силой. Против мрачного, пессимистического уклона симфонии можно и возражать: должна ли считаться музыка, взятая от этой поэзии отчаянья искусством здоровым?

А. Ценовский