Клеменс Краус

Франкфуртский дирижер Клеменс Краус, выступивший в четырех концертах Филармонии, не оставил глубокого следа в музыкальной жизни Ленинграда. Исполнительское искусство нового гастролера, — демонстрированное в общем довольно рутинной программой (наибольший интерес представили 4-я симфония Малера и 3-я Брукнера), — не столь уж высокой и многогранной артистической квалификации, чтобы появление „именитого“ дирижера на нашей концертной эстраде могло составить выдающееся художественное событие. Было бы преувеличением, конечно, сказать, что Краус — заурядный дирижер. Отнюдь нет. У него есть нерв в исполнении, есть полет, динамичность, своеобразность трактовки. Но при всем том темперамент Крауса, как бы ни был он искренен, часто не может вскрыть эмоциональной сущности произведения, ибо волевая зарядка дирижера обычно скользит по поверхности исполняемой музыки, выявляясь в четких, большей частью ускоренных ритмах, в распределении нарастаний и угасаний звучностей, но не в силах оплодотворить дыханием жизни те страницы партитуры, в которых должен биться пульс глубокого драматического или лирического переживания. Краус — дирижер внешне-декоративной музыки, в области которой он может создавать прекрасные полотна, но, как только он берется за композиции, в которых каждый такт насыщен внутренним трепетом, он становится совершенно неубедительным. Это ясно показало исполнение Краусом 4-й и 6-й симфоний Чайковского, совершенно утративших свой эмоциональный смысл и прозвучавших в чуждых им слишком уж бодрых тонах. Но нельзя думать, что неудача, постигшая Крауса с Чайковским, об'ясняется недоступностью для дирижера музыки чужой национальности. Такой же в сущности срыв был заметен и в передаче родных Краусу композиторов — Малера и Брамса (1-я симфония) и опять-таки только потому, что чисто внешнего темперамента недостаточно для выявления природы композиций, напоенных глубоким переживанием. Зато такая пьеса, как вступление к „Мейстерзингерам“, где праздничность и приподнятость настроения составляют основной тонус произведения, — была проведена Краусом превосходно. То же можно сказать о финале 4-й симфонии Чайковского, о скерцо 6-й симфонии того же автора. В конце концов, это вовсе, конечно, не плохо, что Краус, как дирижер, так бодр и жизнерадостен. Плохо то, что он, видимо, не осознает особенностей своего дарования и берется за трактовку произведений, лежащих вне диапазона его исполнительских возможностей. А как хорошо было бы, если бы Краус выступил перед нами в программах, в которых он полностью мог бы выявить столь ценные в наше время эмоции радости, энергии и мужественности!

М.—К.