Тот же широкий и властный взмах руки. То же блестящее профессиональное владение сложнейшим организмом симфонического коллектива. То же глубокое знание (очень часто на память) исполняемых оркестровых партитур, наконец, та же уверенность в правоте осуществляемого им исполнительского замысла.

Но как раз замыслы Коутса — симфонического дирижера — далеко не всегда обладают безоговорочной художественной убедительностью. Иной раз это следует отнести за счет бледности и незначительности самого исполняемого музыкального материала («Лондонская симфония» Вильямса, симфоническая сюита «Планеты» Гольста). Однако, и в произведениях Баха, Генделя, Скрябина методы дирижерской трактовки Коутса не свободны от возражений.

Ценно в Коутсе его стремление широко пропагандировать советскую симфоническую музыку. Среди исполненных им новинок ярко выделился фортепианный концерт молодого композитора И. Дзержинского, написанный с большим и искренним лирическим под’емом и отлично переданный пианистом П. Серебряковым.

Особая же заслуга Коутса — его контакт с массовым слушателем и с рабочей музыкальной самодеятельностью. Так, проведенное им на эстраде Филармонии концертное исполнение оперы Глюка — «Орфей» — превратилось в блестящую демонстрацию творческого единения филармонического оркестра с хоровыми коллективами пролетариев Ленинграда. Это исполнение подчеркнуло огромный творческий рост рабочих самодеятельных кружков.

Но Коутс не ограничивается работой с хорами наших промышленных гигантов и домов культуры (Московско-Нарвский, Выборгский, первой Пятилетки, «Кр. Треугольник») и не замыкается в стенах Филармонии. Вместе с ее оркестром он выезжает на фабрики и заводы Ленинграда, — на Оптический завод им. ОГПУ, на завод им. Сталина, — чтобы там, в цехах, среди станков, машин и под’емных кранов говорить с рабочей массой на языке симфонической музыки.

А. Граве