Симфонический концерт в Акфилармонии.

Третье и последнее выступление Унгера не оправдало надежды на него, как на яркого исполнителя сочинений Малера, творчество которого туго прививается у нас. Оно слишком связано с породившим его венским бытом, а специфичность малеровской фактуры, ее сложность и громоздкость, в связи с необычайными трудностями воспроизведения, препятствуют непосредственному схватыванию музыки рядовым слушателем. Тем ответственнее задача дирижера: он должен намечать план исполнения так, чтобы расплывчатые детали сочинения не мешали основным намерениям, чтобы все характерно-сочное в звучании не поглощалось нейтральным гулом меди, чтобы театрально-драматизированная, полная неожиданных вступлений и явлений, нервно-подвижная, порой разодранная и судорожно-мятущаяся инструментальная ткань становилась бы эластичной под волевыми окриками ритма, а не тянулась бы такт за тактом в скучном рыхлом проигрывании нот с формальными акцентами на указанных местах.

Если не знать партитуры исполнявшейся пятой симфонии, насыщенной контрастами, движением и крайне интересной для дирижера по необычайно экспрессивному использованию оркестровых сил, то впечатление сложилось бы далеко не в пользу композитора, никому почти неизвестного и представленного далеко не лучшими сочинениями. Немногие, вероятно, помнят огненно-темпераментное исполнение этой же симфонии самим Малером в последний его приезд сюда. Тогда грандиозное построение действительно было цельным и слитным, а музыка волновала и убеждала, особенно в моменты вспышек карнавального неистовства (как, напр., в скерцо).

Ничего подобного Унгер не показал. И если его воспроизведение действительно соответствует современной трактовке симфонизма Малера в Германии, то можно думать, что вместе со смертью композитора из его сочинений исчезла жизнь.

Не малеровское дыхание и не малеровский ритм слышались в этой бескровной, вымученной передаче, что, конечно, досадно, потому что Унгер все-таки даровитый дирижер и только какая-то странная игра случайностей поставила его в условия, для него невыгодные: нельзя же играть пятой Бетховена, третьей Скрябина и пятой Малера, не обладая властной, все концентрирующей волей и могучей силой эмоционального убеждения!

В передаче концерта Фил. Эм. Баха в инструментовке М. Штейнберга даже не чувствовалось достаточной сыгранности, не говоря уже о стилистической отделке. Если бы не выступление Тарновской, с художественным тактом, чутко и с волнующей проникновенностью исполнившей «Песни об умерших детях» Малера, — этот симфонический концерт не оставил бы ничего, кроме привкуса скуки.

Игорь Глебов