Мои наблюдения.

Нельзя пройти мимо двух крупных музыкальных побед, только что одержанных нашими ленинградскими композиторами: разумею недавно состоявшееся в Москве первое исполнение (в оркестровом камерном концерте ассоциации современной музыки) септета Гавриила Попова и первое же исполнение в Ленинградской акфилармонии второй симфонии Щербачева. О Попове, как о сильном, юном даровании, близкий расцвет которого не подлежит никакому сомнению, вскоре, вероятно, придется поговорить особо. Но нельзя в данном случае не позавидовать Москве: там возможны концерты современных оркестровых ансамблей, мы же здесь все отстаем и отстаем в этом отношении. Зато появление у нас симфонии Щербачева в достойном исполнении, — событие знаменательное и, на мой взгляд, недооцененное: мы, несомненно, имеем дело с произведением ярким и могучим по размаху, намечающим перелом в развитии ленинградской симфоническое музыки. Я решительно протестую против мнения о пессимистической и, якобы, нездоровой окраске симфонии. В музыке не ощущается трагический пафос и развертывается душевный конфликт колоссальной силы напряжения, — это несомненно. Но неужели же все то, что не весело и не забавно, все, что насыщено борьбой за освобождение от страшных кошмаров жизни, уже является безнадежной сдачей и уступкой минувшему? Конечно, ничего подобного в симфонии нет. Одно дело — вялая и безвольная музыка многих, якобы, оптимистических (в силу своей «мажорности»!..) творений, каких сочинялось и сочиняется не мало, другое — мужественный, трагический тон симфонии Щербачева.

Она импровизационна и рапсодична. Это-то и хорошо. Хорошо потому, что мы имеем здесь исключительно интенсивный взрыв музыкальной лирики. Импровизационность и рапсодичность — плохие средства выражения, когда композитору нечего сказать, и когда бессильное воображение выплескивает сентиментальную водицу и жалкие несвязные идейки. Но когда эмоциональная жизнь композитора бьет ключом, и когда на громадном протяжении мысль неустанно рождает волнующие и правдивые звуко-образы, — тогда процесс оформления невольно идет импровизационным путем: искренняя, вспыльчивая лирика не может терпеть вмешательства каких-либо схем, придорожных вех и верстовых столбов. Правда, в таком случае лирика, действительно, должна быть лирикой — стихийно эмоциональным высказыванием, которым управляют смены могучих нарастаний и падений, ритмы грандиозного прилива и отлива. Малейшая фальшь или поза сразу же выдают неправдоподобие. В данном же случае, в симфонии Щербачева, все поет от начала до конца, музыка страстно и сильно колышется, отражая могучий и пламенный прибой эмоциональных волн.

Я преклоняюсь перед этой неутомимой и неизбывной силой восприятия жизни, горением искреннего чувства и глубокой душевной проницательности. Преклоняюсь перед такой лирической музыкой за ее мощное напряжение, несмотря на то, что люблю современный урбанистический конструктивизм, его лаконично-суровые ритмы и интонации.

В том-то и дело, что сейчас в музыке невыносима всякая середина, всякое пошлое «между». Хороши только, крайности: или дисциплина конструктивизма, или не менее смелая и не менее современная импровизация, в которой рвется к жизни чувство, не знающее условных норм. Много надо иметь творческих сил, чтобы осмелиться в наше время на подобного рода размах, — на лирическую симфонию, как правдивый рассказ. Импровизация становится здесь формой, потому что каждый новый этап симфонии звучит, как неожиданное, еще не испытанное, переживание. Достигаемое тем самым впечатление импровизационности — непрерывности жизненного потока — свидетельствует как раз о мастерстве формы: на громадном звучащем пространстве Щербачев сумел сконцентрировать эмоциональные волны в их многообразнейших перекрещивающихся ритмах и движениях. Недаром эта вспыльчивая симфония вызывает в воображении динамику беспокойного моря.

Не о бессилии, а о величий борьбы, даже грозящей гибелью, говорит музыка Щербачева и заставляет изумляться жизненности лирики, когда она питается еще неостывшим чувством. Надо радоваться появлению такого произведения и жалеть, что оно исполнено лишь один раз.

Игорь Глебов