Симфония большого города

<…>

Коллектив такого художественного совершенства можно сравнить разве только со МХАТом. У него тоже есть свои Качаловы, Книппер-Чеховы, Леонидовы, Немировичи-Данченки. И выступает он всегда полным великолепным ансамблем. С гордостью можно сказать: за каждым пультом — законченный художник. Право сидеть за пультом заслужено ценой долгого совершенства, филигранной отделки своего мастерства. Это относятся ко всем — от первой скрипки до ударника. И что удар в барабан не просто удар, но тоже большое искусство, мы потрясенно почувствовали на исполнении оркестром увертюры «Робеспьер» Литольфа. Она заканчивается, эта увертюра, мрачными тонами — приближается смерть Робеспьера, и вот раздаются глухие удары, но нет — это не просто удары барабана, мы явственно слышим — отрубленная голова «Неподкупного» катится, стуча по ступеням эшафота.

Лучшие вещи классического наследия оркестр играет без напряжения. Он мог бы сказать о себе, перефразируя слова Гете: «Я играю, как птица поет». Такие вещи, как 6-ю симфонию Чайковского, 9-ю Бетховена, он знает наизусть. Эти 85 человек так слились в своем творчестве, что они кажутся одним поющим невиданным инструментом. Играя, каждый ведет не только свою партию, но и слушает соседей, чувствует весь оркестр. Этим достигается необычайная гибкость, необычайная сыгранность. У оркестра есть свой вожак, это — заслуженный артист республики, первая скрипка оркестра — Заветновский. Слушатель Филармонии никогда не забудет согласных взмахов смычков, когда скрипки ведут одну мелодию. Этого поразительного единодушия, когда кажется, что играет один многорукий скрипач, — он не увидит в другом оркестре. Это не внешний эффект: смычки, разом взлетающие вверх и опускающиеся вниз, создают совсем иную окраску звука. Первая скрипка оркестра, неутомимо работая со своей группой артистов, добилась чеканного звука.

Главные инструменты оркестра доверены виртуозам. Тонкая, художественная отделка партии гобоя — работа Г. Амосова — выдающегося мастера этого инструмента. Пение виолончелей во главе с их концертмейстером Бриком. Мягкие, сочные, вибрирующие звуки напоминающие виолончель. Но нет, это не виолончель, это инструмент, не имеющий даже смычка. Это — фагот, это Васильев, заслуженный артист республики.

* * *
… За барьером ложи Дворянского собрания, обитой малиновым бархатом, иногда появлялось его лицо — тщательно выбритые щеки, холеные, коротко подкрученные усы, сверкающее строгое пенсне.

Профессор, историк, призванный лидер кадетской оппозиции в Государственной думе, англоман и барин — Павел Николаевич Милюков был к тому же ценителем музыки. Он приезжал на концерты с партитурой и по ней следил за исполнением. Это было для него тонким, изысканным наслаждением. О, тогда были ценители, гастрономы от искусства! Были гурманы, наслаждающиеся музыкой, как глотками вина, но не было широкой музыкальной культуры. Были — изысканный Скрябин и «Разлука», концерты графа Шереметева и сипение шарманок в глубине каменных колодцев — этих дворов окраины.

И вот Бетховен — один из любимых друзей города Ленина, и столетие его нигде не праздновалось так полно и проникновенно, как у нас.

И вот он бывший зал Дворянского собрания.

... Горят люстры, настройка инструментов — это чудесное обещание готовящегося празднества. Оно так много говорит «болельщикам», — возбужденные лица и весь этот гул большого зала и переполненные хоры и своеобразные демократические обычаи их — люди, пришедшие сюда из дома со своими скамеечками и стульями... Нет, это не похоже на Дворянское собрание.

И вот — Бетховен.

Знаменитый финал 9-й симфонии. Это уже не отдельные звуки, это приливы мощных звучаний. Это — подлинно волны, стихия, в оркестре уже не различимы отдельные инструменты — ... он поет или играет? — или может быть здесь нужно новое слово?

И тогда становится понятным, чем нам дорог этот человек со лбом мыслителя и гневными глазами. Он — сродни нам. Его чувствования — наши чувствования, мощь его симфоний — мощь революции, его скорбь — мужественная скорбь.

Не случайно у нас так любят симфоническую музыку.

Когда-нибудь исследователь напишет работу о психологии коллектива. И он не пройдет мимо этой формы искусства.

Нам вспоминается по этому поводу небольшая книжечка Жюль Ромена: «Белое вино Ля-Вилетт». Это тонко сделанные психологические этюды. В конце книжечки Ромен — лидер литературной школы унанимистов — пытался воссоздать душевный облик человеческих молекул толпы. Индивидуалист Ромен — ирония — не увидел в толпе людей, это были безличные сборища. Опыт не удался, но будущему искусствоведу-марксисту будет интересно проследить эмоциональное воздействие огромных музыкальных коллективов на такие же огромные аудитории.

Мы свидетели и участники широкого развития нашей музыкальной культуры. Олимпиады самодеятельности, огромные хоры, популярность хора Климова, выезды Филармонии — все это явления одного порядка. Еe оркестр выезжает не только в дома культуры и в клубы, но и в заводские цеха. Это не жест. Такой жест не мог бы заинтересовать англичанина Коутса. Ради него он не выехал бы на завод им. Сталина дирижировать оркестром.

Сейчас Филармония готовится открыть рабочий музыкальный университет. В круг ее влияния вовлекаются все большие человеческие массы.

Страна ждет мастеров культуры большого дыхания. Чтобы — во весь голос! Она ждет и своего Бетховена. И может быть он уже ходит среди нас. И может быть скоро Игорь Глебов вбежит поздно ночью к проф. Оссовскому — как Белинский вбежал когда-то к Некрасову, с рукописью неизвестного Достоевского — и, задыхаясь и волнуясь, развернет перед ним партитуру неизвестного молодого композитора.

И эта партитура потрясет нас. Это будет — «Во весь голос»!

Д. Славентантор