ВАГНЕР на симфонической эстраде

Опера „Моряк - скиталец“ в Ленинградской Филармонии

В практическом освоении творческого наследия Вагнера у нас еще до сих пор властвуют неопределенность и отсутствие сколько-нибудь четких последовательных критериев. Что собственно знает наш массовый слушатель из вагнеровских произведений?

В слушательской массе, посещающей театры и концерты, существуют о Вагнере сбивчивые представления, ибо о нем судят по постановкам ГАТОБа, отпугивающим неподготовленного зрителя статикой (и безвкусицей), да еще по „запетым“ популярным ариям (напр., „Вечерняя звезда“ из „Тангейзера“). И вот в то время как услужливые оперные либретто говорят о сложной философской настроенности композитора, о его мировоззренческом пути от дрезденских баррикад, где Вагнер выступал активным борцом за дело революции, до творческого претворения идей шопенгауэровской упадочной философии и религиозно-экстатической мистики последней его оперы „Парсифаль“, — зритель ощущает одно путаницу, тяжесть и скуку.

Демонстрация отдельных звеньев „Кольца Нибелунга“, вырванных из целостной концепции, рисует Вагнера односторонним и, как сказано выше, скучным, тяжелым для восприятия художником. Зритель уносит в своем сознании лишь отдельные эпизоды „симфонического“ характера. Кто, скажем, не запечатлеет знаменитый траурный марш из оперы „Гибель богов“? Но чаще всего на этом связь с музыкой Вагнера оканчивается и для большинства, к сожалению, навсегда.

Первым принципиально обоснованным и эффективным шагом на пути последовательного освоения вагнеровской музыки представляется нам опыт Ленинградской Филармонии, поставившей в концертном плане целиком его оперу „Моряк-скиталец“. Ограниченная, но вместе с тем конкретная цель показа раннего, молодого Вагнера (1838 г.), когда впереди были еще увлечения революцией, когда вся творческая система оперного реформатора ощущается лишь в перспективе и вместе с тем непосредственность, свежесть музыки, которая сочетается с влияниями итальянской оперы и Мейербера, — оказалась достигнутой во всех отношениях.

Звучность оркестра, начиная от замечательной увертюры и выступления отдельных групп и отдельных инструментов оркестра (в особенности, медной духовой группы, играющей сплошь и рядом в предельных регистрах), и на премьере, и в последующие разы исполнения казалась глубоко раскрывающей весь смысл вагнеровской фантастики. Объединенный хор ГАТОБа и Гос. ак. Капеллы в руках музыкального руководителя постановки дирижера Ф. Штидри являлся также гибким инструментом, своей звучностью волнующим и поднимающим настроение аудитории. Не забываемы по красочным эффектам женский хор в начале второго акта („Песнь прялки“) и своеобразные переклички двух мужских хоров — норвежцев и голландских матросов — в третьем. В звучаниях этих хоровых эпизодов чувствовалась не только здоровая, увлекательная, мелодичная музыка, — слушатель как бы „осязательно“ воспринимал в них целую галерею впечатляющих, сочных образов персонажей гейневской легенды, послужившей основой для создания либретто „Моряка-скитальца“.

В составе исполнителей-солистов мы не встречаем ни одного, по-настоящему искушенного в передаче вагнеровского музыкального текста. Но цельность ансамбля и осмысленная передача партий были обеспечены как мастерским, глубоко проникновенным руководством дирижера Штидри, проделавшего всю эту огромную работу с большим подъемом, так и тщательностным проникновением в суть музыки самих исполнителей.

Впервые в партии Голландца появился на нашей эстраде молодой баритон, артист ГАТОБа Виттельс. Партия эта несколько не в характере его природных голосовых данных, но вместе с тем она с большим художественным вкусом, пониманием стиля и технической отделкой была донесена в зал. У Виттельса красочный большой звук, устойчивая вокальная школа, все данные интересного обещающего певца.

В партии Даланда обнаружились незаурядные исполнительские средства арт. Аббакумова, давшего в эстрадном плане сочный, привлекательный образ простодушного норвежского капитана. Бас Аббакумова звучал в этой партии баритонально-гибким, бархатным по тембру, мощным.

Партию Сенты экспромтом, ввиду внезапной болезни арт. Соколовой, пела арт. Висленева. Нужна была необычайная выдержка, чтобы в минимальный срок поднять на свои плечи тяжесть этой ответственной партии. Все обошлось более чем благополучно. Несколько мягкий для Сенты лирический голос Висленевой своеобразно преломил в своем звучании этот образ молодой, мистически настроенной девушки. Вполне удовлетворительно овладела Висленева труднейшей „балладой“.

Значительно выросшим показался в партии рулевого молодой тенор арт. ГАТОБа Крутяков, в голосе которого появились новые краски. Партию Эрика больше на итальянский, чем на вагнеровский манер пел Балашов. Если бы звук содержательного в целом голоса Балашова был более собран, исполнение партии Эрика можно было бы считать более удавшимся. Не плохо провела эпизодическую партию Мери арт. Смирнова.

Трудно сказать, удалось ли бы сейчас в условиях нашего оперного театра успешно преодолеть всю фантасмагорию сюжета „Моряка-скитальца“ с его легендой о таинственном капитане вечно блуждающего корабля, с его основной идеей „искупления“. Но в условиях эстрадного исполнения ранняя вагнеровская музыка приобрела характер необычайно воздействующий. Думается, что, идя таким путем, т. е. находя какие- то новые формы последовательного раскрытия сложных концепций вагнеровской музыки, и наш музыкальный театр мог бы прийти к более существенным результатам, к тому, что могло бы называться подлинным критическим освоением. Данная постановка Филармонии подсказала этот путь. Недаром „тяжелодумный“, „непонятный“ Вагнер так привлекает сейчас аудиторию. В течение троекратного исполнения „Моряка-скитальца“ зал Филармонии был переполнен, и слушатели проявляли глубокое внимание к незаслуженно забытому произведению Вагнера.

В. Музалевский